Рубрика: прихожане

Наталия Владимирона Пушина

ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ

11 декабря 2010 г. исполнился год со дня смерти очень дорогого и близкого всем нам человека, прихожанки Никольского храма с. Васютино — Наталии Владимировны Пушиной

Наталью Владимировну Пушину я знаю с детства. Они с моей бабушкой были добрыми знакомыми, и она учила детей танцам в нашем клубе. Мне очень хотелось заниматься у нее в кружке, но, к сожалению, не пришлось. Однако, наша встреча все-таки состоялась спустя много-много лет. Моя работа состоит в помощи одиноким и пожилым людям. Наталья Владимировна оказалась среди моих подопечных. Так началась наша дружба с этой удивительной женщиной, человеком необыкновенной судьбы. Я узнала ее близко, когда она была уже в преклонных годах, и болезни сопутствовали ей. Но никогда она не падала духом, мужественно перенося страдания. Она была светла душой, как юная девушка, и даже голос у нее оставался молодым. Она сама же шутила, подписывая свои открыточки так: «юная дама преклонных лет». И Наталья Владимировна была действительно дамой, благородной и жизнерадостной. Она открывала дверь на любой стук, никого не боясь. Она помогала каждому, кто нуждался в ней, щедро и бескорыстно. Она умела любить, умела утешать и дарить надежду. Наталья Владимирова была глубоко верующим человеком. Ее день начинался с молитвы перед образом Спасителя с неугасимой лампадой. Она молилась за всех: родных, друзей, за тех, кто был в трудных обстоятельствах. А когда она слышала о катастрофах, молилась об упокоении душ ушедших людей. Когда она уже лежала тяжело больная, ее единственное желание было поехать в храм.

Храм, участие в Таинствах Церкви давали ей жизнь и счастье. Ее болью была Россия, она молилась о спасении русского народа, и только в Православии видела его будущее. Она никогда не могла смириться с убийством Царской Семьи, которую очень любила, и была ей предана. В далекой молодости, тогда еще Наташа, горела желанием быть в Святой Руси. И Бог услышал ее…

Наталья Владимировна родилась 8 сентября 1914 в Ижевске, в семье русского врача Пушина Владимира Михайловича. Его супруга, Раиса Михайловна, воспитывала троих детей: старшую дочь Татьяну, сына Евгения и младшую Наталью. Владимир Михайлович получил назначение по работе на Китайско-Восточную железную дорогу (КВЖД), и семья переехала из России в город Харбин. Харбин начала двадцатого века был русским городом. В нем было двадцать восемь храмов, и в центре – большой собор, в котором служил митрополит Мефодий.

Наталья Владимировна говорила, что такого роскошного хора, который был в Соборе, она больше никогда не слышала. На Рождество Христово и на Пасху в их дом всегда приходили священники, служили молебен, а потом бывала праздничная трапеза.

Владимир Михайлович был врач от Бога. В то время туберкулезные больные были обречены на смерть. Однако, ему удавалось лечить таких людей, и многих он спас. По рассказам Наталии Владимировны, ее папа принимал бедных больных так: после осмотра пациент обычно спрашивал его: «Доктор, а что мне можно кушать?». «Все можно кушать», — отвечал Владимир Михайлович и клал в карман посетителя рецепт на лекарства и деньги, которые давали возможность и лечиться, и укреплять силы хорошим питанием. Раиса Михайловна тоже была очень доброй: она кормила и одевала детей из бедных семей, которых приводили в дом Таня, Женя и Наташа. Она была очень красивой и любила искусство.

Наталья Владимировна училась сначала в гимназии. Перед уроками каждый день батюшка служил молебен и благословлял детей на учение. Любимой учительницей была княжна Наталья Александровна Ухтомская, которая преподавала английский язык. Директор гимназии Владимир Дмитриевич был еще и хорошим художником. Его картина «Река Нони», которая протекает недалеко от Харбина, украшала комнату Натальи Владимировны долгие годы. В гимназии Наташа подружилась с Ниной Чехович. Отец ее был русский офицер, работал сторожем в большом магазине; мама была парикмахером на дому. Жили они бедно, и Наташина семья чем могла, помогала им. Однажды на празднике Нина танцевала «русскую». Наташа была так восхищена танцем, что решила непременно учиться танцевать. Папа был категорически против, а мама поддержала дочь, и она стала учиться в балетной школе у лучших хореографов того времени Топорова, Седяковой, Ратушенко. После окончания школы ее взяли в ансамбль театра «Железнодорожное собрание».

Когда началась война Китая с Японией, брат магната Форда, женатый на русской женщине, предлагал Наташе уехать в Америку, а Александр Вертинский уговаривал ее уехать с ним во Францию. Он надписал ей фотографию в стихах:

«Мне нравится дикость Ваша,
И смелый разлет бровей,
И русское имя Наташа,
Которого нет родней».

Но Наташа отвечала, что кроме Святой Руси она никуда не поедет. За ней ухаживал Григор (Григорий), он занимал большой пост в театре Вахтангова. Он уговорил Раису Михайловну, что устроит Наташу в Москве. Папы тогда уже не было в живых, а брат Евгений, окончив Политехнический институт, получив диплом инженера-строителя, уехал в СССР еще раньше с группой харбинцев.

В 1936 году 22-х летняя Наташа приехала в Москву. Перед ней были открыты двери всех театров. Она выбрала оперетту. Но там прослужила недолго, не понравилась бедность, да еще приставили человека наблюдать за ней. И она ушла в филармонию. Стала выступать с партнершей по городам. В 1938 году в Иванове ночью ее арестовали, и она оказалась вначале на Лубянке. Потом она узнала, что ее муж Григор был тогда же арестован и вскоре расстрелян. Ее допрашивали по ночам, обвиняя в шпионаже, предлагали сотрудничество. Она держалась стойко, и когда следователь предлагал ей чай и угощение, она отказывалась и говорила: «Я от вас ничего не возьму». Потом была Бутырская тюрьма, пересылки, этапы. Ее приговорила к восьми годам лагерей по статье 58 (подозрение в шпионаже в пользу Китая и связь с иностранными агентами, в частности с французским шпионом Александром Вертинским). Та, подаренная им фотография со стихами сыграла свою роль.

Наталью Владимировну привезли в Ухту. В лагере, кроме общих работ, был проектный отдел, в котором она стала работать копировальщицей. Она рассказывала, что ночами шли расстрелы, убивали по двенадцать человек. И она слышала эти выстрелы по ночам. Каждый день мог быть последним. Однажды утром по территории лагеря везли телегу, на которой лежали тела убитых священников. Несколько человек, среди них и Наталья Владимирвна, пошли рядом и стали петь молитву: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас». За это ее посадили в карцер, который был тем более ужасен, что там находился человек, повесившийся от отчаяния. Наталья Владимировна рассказывала, что заключенные очень голодали. Но она свою баланду отдавала другим, а себе оставляла кусок хлеба, который запивала кипятком.

В лагере имелся театр, вот как описывает его писатель Олег Волков в своей книге «Погружение во тьму»: «… был там еще и настоящий театр – внушительный, с портиками о четырех обшитых тесом колоннах. Такой впору бы иметь и районному центру. Два передних ряда кресел были обиты дерматином и отделены от остального зала, где сидели «зеки» широким проходом: они предназначались для хозяев… На подмостках театра выступали профессионалы из заключенных. Подобрать труппу на любые вкусы в те времена было нетрудно: певцов, циркачей, балерин, режиссеров, актеров – на выбор. Заводились эти каторжные сцены не только в видах развлечения начальства, хотя тешили его немало. Иной говорил «мой театр», «мои актеры», точь-в-точь, как в далекие времена душевладельцы, и хвастал ими перед начальником поплоше. Театры назначались пускать пыль в глаза, подтверждать прогресс и гуманность на советской каторге: тут заботятся о культуре и развлечения преступников!..».

В этот-то театр и перевели Наталью Владимировну после концерта художественной самодеятельности, ее «Китайский танец» очень понравился жене начальника лагеря. Наталья Владимировна вспоминала, что ее выступления имели огромный успех. Зал аплодировал стоя. Перед каждым выходом на сцену она открыто осеняла себя крестным знамением. Рядом выступали артисты Большого театра: Варвара Николаевна Немчинова, Каплун-Владимирский, Краин, Нора Радунская, солист Харбинской оперы Петр Кузьмич Рябых-Рябовский. Среди них был и певец Владимир Глазов, будущий муж Натальи Владимировны. Во время одной репетиции аккомпанировал пианист, очень плохо владевший инструментом. «Что Вы так плохо играете?» — спросила Наталья Владимирова и ударила его нотами по голове. Потом ей объяснили, что этот человек – священник, что его пытаются спасти, укрывая под видом артиста. Наталья Владимировна горячо просила у него прощения, и всю жизнь помнила этот случай. А после освобождения они переписывались. Спустя годы, на вопрос, что помогло выжить в лагере, Наталья Владимировна отвечала: «Вера в Бога и то, что мы делились последним куском хлеба».

Через девять лет ее перевели на вечную ссылку и приказали жить в Ухте. Но она, не побоявшись, уехала выступать по городам страны. И снова она с концертами в Иваново, и снова арест, и новая «вечная ссылка» — в Казахстан. Наталья Владимировна в то время была замужем и ждала ребенка. Она рассказывала, что когда следователь увидел ее, маленькую хрупкую женщину, и узнал, что она беременна, он схватился за голову в отчаянии от ужаса происходящего.

Наталья Владимировна оказалась сначала в поселке Акчетау, о котором говорила, что это самое страшное место на земле. А потом ее перевезли в Караганду, где она работала в театре и вела танцевальный кружок в клубе при шахте.

В 1951 году у нее родился сын, она назвала его Александром. У Натальи Владимировны не было молока, и не во что было завернуть ребенка. На помощь ей пришла Тамара Герасимовна, жена большого начальника Карлага, у которой тоже был грудной младенец. Она взяла Сашу к себе и стала его кормилицей. В то время в Караганде отбывал ссылку иеромонах Севастиан (Фомин), ныне почитаемый нашей Церковью преподобный старец Севастиан Карагандинский. К нему-то и пришла Наталья Владимировна покрестить Сашу. И старец Севастиан стал крестным отцом ее сына.

После смерти Сталина дело Натальи Владимировны было пересмотрено, и она была реабилитирована за отсутствием состава преступления.

Семнадцать лет лагерей и ссылок были позади. Ей предложили для проживания несколько городов Подмосковья. Ей понравился Электрогорск, тогда это был провинциальный зеленый городок. Была и работа по душе – руководитель танцевального кружка в клубе. Из Харбина приехали мама и сестра Татьяна. Брат Евгений был расстрелян, как враг народа, в России в 30-е годы. Ему было только 24 года.

Мама Натальи Владимировны так и не могла поверить, что ее дочь не за что держали в заключении столько лет. Она говорила: «За что мучают Наташу, верно, купца какого ограбила».

Наталья Владимировна в конце жизни все чаще повторяла, что это были лучшие ее годы, годы, которые она провела в лагере, потому что таких людей, которые были там, больше нет. Она, как и миллионы русских людей, стала причастна к крестным страданиям своей Родины – Святой Руси.

… Мне дорога память о нашей Наталье Владимировне. Нашей, потому что она любила нас, и любовь ее была верной. Она всегда была готова помочь человеку, который пришел к ней со своей болью. Она была радушной хозяйкой, и никто не уходил от нее без угощения и сладкого подарка. Наталья Владимировна не любила праздности: прихваточки и коврики, связанные ее руками, украшают дома многих друзей, радуя глаз своей веселостью. Всегда оставаясь женщиной, она старалась быть опрятной и нарядной: бусы или брошечка на красивой кофточке, или кружевной воротничок. Вспоминаю ее комнатку: за окном то цветущая белоснежная яблоня, то большие спелые яблоки, то красногрудые снегири. Все своей чередой. Проходили годы, и мне казалось, что так будет всегда: сказка за окном, и счастье быть с другом. Но и сейчас я чувствую, что духом она с нами. Я вспоминаю: вот я открываю дверь и слышу ее звонкий голос: «Ангел пришел, мой ангел пришел». И понимаю свое недостоинство, и хочется, хочется быть этим ангелом…

Юлия Дорофеева 

Н.В. Пушиной

Наталье Владимировне, дорогому другу
Так много можно рассказать
О том, что было между нами,
Запечатлеть все то словами,
Что нас смогло на век связать.
Ваш путь был долгим и тернистым:
От детства, юности счастливой
К Голгофе Родины любимой.
Он был нелегким, но был чистым.
Не соглашаясь с этим веком,
Когда крушились все устои,
И в прошлое ушли герои,
Вы оставались человеком.
Вы лаской многих утешали,
Вселяя веру и надежду,
И как в теплейшую одежду
Вы этим души облекали.
И я, как все мы, согревалась
Любовью Вашей бескорыстной,
Горячей, радостной и чистой,
И сердце ею наполнялось.
А Ваши руки, это – чудо.
Они так нежно прикасались,
Они любили, не боялись,
В них жило чувство не отсюда.
Порой мы с Вами были дети,
Могли играть и веселиться,
И так случалось разрезвиться,
Что забывали все на свете.
Но были тихие минуты,
Когда Евангелие брали
И слово Божие читали,
И времени спадали путы.
В наш храм мы вместе приезжали,
И Вы любили в нем молиться,
Всем сердцем к Господу стремиться,
Быть верной не переставали.
Мы говорили откровенно
О том, чем души наши жили,
Друг с другом искренны мы были,
И для меня все незабвенно.
Я благодарна Вам сердечно,
И верю: встреча наша будет;
Мой друг меня не позабудет,

Любовь связала нас навечно!

11 декабря 2011 г. исполнилось 2 года со дня смерти очень дорогого и близкого всем нам человека, прихожанки Никольского храма с. Васютино — Наталии Владимировны Пушной

Бабушка Валя

СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ ВАЛЕНТИНЫ ДМИТРИЕВНЫ СИЛЯКОВОЙ

Тетя Валя

«…И он зовет своих овец по имени и выводит их. И когда выведет своих овец, идет перед ними; а овцы за ним идут, потому что знают голос его»  (Ин, 10:3-4).

В Воскресный день престольного праздника Святителя Николая в первый раз мы стояли на праздничной службе без тети Вали. Тогда, поглядывая на непривычно пустующий ее уголок — рядом с солеёй у иконы Пресвятой Богородицы — мы еще не знали, что земной путь рабы Божией Валентины подошел к концу.

Похоронили мы нашу тетю Валю 22 декабря 2010 года…

Прощаясь, вспоминали ее слова, которые, как выяснилось, успела она напоследок сказать каждому из нас. Провожая похоронную процессию, отец Сергий говорил о том, сколько всего с нею связано в нашем храме – вот комнатка, где она жила, вот тети Валин огород, вот чудом уцелевший, желтый домик первой трапезной, где она была нашим первым поваром; а вот теперь совсем рядышком с церковной оградой, как она и мечтала, будет ее могила… Так трудно представить, что в этой жизни мы больше не увидим ее, не услышим ее особенный, чуть с хрипотцой голос, который и теперь, когда пишутся эти прощальные слова, так явственно слышится. Его не спутаешь ни с каким другим – то суровый, то ласковый, когда-то громкий, с годами все тише — голос тети Вали, которым она окликала каждого из нас; которым годы и годы будила несчетное количество таких разных пассажиров электропоездов нашего направления, выполняя свое главное послушание – собирание пожертвований для возрождения Свято-Никольской церкви.

Вспомним жизненный путь этой удивительной женщины, вероятно, похожий на судьбы самой России. Да, она знала и шум страстей, и падения, но как, сказал батюшка – обладала тетя Валя и великим даром покаяния, которым не может обладать человек, если не будет в душе его молитвы… Вряд ли мы вспомним кого-то еще, кто бы с таким рвением и радостью нес, тяжелое, часто неблагодарное, и так любимое ею послушание – в зной и холод, в слякоть и морозы, с тяжелым ящиком, набитым книжками, молитвенниками, иконками, неутомимо трудилась она для Васютинской церкви. Вспомним, как, чуть подлечив свои больные ноги, не могла дождаться, чтобы опять взвалить на себя ящик для пожертвований и опять ранним утром отправиться в дорогу, а если слышала участливый совет – погодить немного и отдохнуть, тут же начинала махать руками и восклицать – «чуть подлечилась и — слава Богу и Николаю Угодничку!, — а что болят ноги, так и пусть, это мне, чтобы помнила, по-другому нельзя!».

В тот памятный день памяти святителя Николая, когда мы впервые за все эти годы не увидели рядом тетю Валю, в Церкви читается 10-я глава Евагелия от Иоанна «О пастыре добром». Как почитала тетя Валя своего любимого святого знает каждый из нас – настолько жива и, если можно сказать, ощутима была ее любовь к этому самому русскому из вселенских святителей святому, передать невозможно. Когда она произносила его имя, лицо ее просто преображалось и светилось. В жизни, а тем более в конце ее, ничего не бывает случайным. Так и мы, поверяя друг другу свои чувства, сходились на нашем общем уповании в светлой кончине рабы Божией Валентины, из всех трудов человеческих, выбравшей главный – покаяние, молитву и возрождение Храма Божия на родной земле. А потому верим, что так любимый ею святой Николай окликнул и ее по имени в час кончины, верим, что не оставит ее  Господь и в жизни вечной.

25 декабря 2010 г.
Наталия Макаревич


Проповедь любви

Я вспоминаю тетю Валю светло. «Радость моя», — так обращалась она к человеку, здороваясь с ним, и слова эти в ее устах звучали просто и искренно. Сразу возникал образ преподобного Серафима Саровского, которого тетя Валя очень любила, и, наверное, старалась подражать ему. И, конечно он помогал ей в трудах и великих, и радостных. Одному из ее послушаний, но как мне кажется, самому важному, я посвятила стихотворение, которое назвала «Проповедь любви».

Что значит жертву собирать,
Ходить по шумным поездам,
И к сестрам с братьями взывать:
Подать на храм, подать на храм?

Народ, уставший от невзгод,
Забывший Бога, наш народ,
Будить словами как в набат:
Ты мне – сестра, а ты мне – брат!

Какую ношу ты несешь:
Быть искренной в ответ на ложь.
Сквозь безразличье и плевки
Любовь, свети, любовь, свети!

И тот, к с радостью несет
Свой крест скорбей, свой крест забот,
Кого любовь Христа ведет,
Тот, верю, много душ спасет!

Царство Небесное, вечный покой даруй, Господи, нашей дорогой тете Вале.

Юлия Дорофеева


Наша бабушка Валя

Христианство- это труд.

Наша бабушка Валя труд очень любила. Причем она выбирала себе самые тяжелые послушания. Одно из них помнят все, кто пользовался электричками. При входе в вагон баба Валя произносила простые, но в тоже время наполненные глубоким смыслом слова. Это было даже не прошение о пожертвовании на восстановление нашего храме в селе Васютино, а умоление нас грешных опомниться от своего безумия и призыв сделать первый шаг к Богу. Ведь это она не себя спасала, а нас грешных. Подавая на храм, мы оказывали милость самим себе, уврачевывая свою собственную душу от страстей, обувающих нас. Ее предложение купить Евангелие, Псалтырь, иконы Николая угодника, Матери Божий до сих пор звучат в моих ушах, как часть какого-то богослужения. Ее служение здесь, среди толпы людей, не знающих милости Божией, было, как написано у апостола, именно тем, что она святила Господа в сердце своем, доказывая свою любовь к Богу делом. И Господь услышал ее молитву за нас, ибо мы пришли на ее зов в храм. А сколько еще придут!

Ревность о богослужении.

Прошло несколько служб с тех пор, как моего сына взяли в алтарь. Он был еще мал и не понимал как себя правильно вести при богослужении. Он еще не совсем привык к стихарю и надо сказать, что не имел благоговения, т.е. мог в любую минуту сделать какой-то жест (начать теребить стихарь), причем в самую ответственную минуту величания дневного святого. Мы, родители, видели это, но наши увещевания сына о том, что надо потерпеть с разного рода неподобающими действиями до конца службы, не имели успеха. Все происходящее не прошло мимо глаз бабушки Вали. При подходе к кресту мы стояли в тот воскресный день все вместе, и подойдя к нам она очень строго, но как-то деликатно и как-то даже по-детски выговорила новоиспеченному алтарнику. Смысл ее слов был таков, что так нельзя стоять пред очами Божиими и что это никуда не годиться, ибо оскорбляет и Бога и всех молящихся. Все сказано было с таким переживание в глубине ее сердца, что мы поняли, что мы тоже подпадаем под «это никуда не годится» и что нам самим надо подтягиваться и возрастать, чтобы быть способными воспитывать сына и в его глазах выглядеть примером. Именно она имела право выговорить все эти требования, так как она сама уже исполняла то, чему хотела научить нас.

Бог не есть Бог мертвых, но Бог живых.

Помню, умерла женщина, которая была прихожанкой нашего храма, и все, кто присутствовал на отпевании, горько плакали об усопшей. Были и родственники, которые тоже очень скорбели и рыдали. От наплыва чувств и видя, как пришедшие близкие усопшей не понимают, что душа бессмертна, приведя помышления о том, что сама редко думаю о смерти, о ее реальности и неизбежности, начала тоже плакать и уже не могла остановиться, слезы так и катились по щекам. Так я и стояла, утираясь платком и всхлипывая, но тут прямо перед моими глазами возникла бабушка Валя и говорит: «Ты чего ревешь? Радоваться надо, что человек ко Господу отошел, а не плакать!» Слова эти звучали так уверенно и твердо, что я потихоньку успокоилась и подивилась уверенности бабушки Вали, ее твердости в христианских догматах.

Вот и теперь, стоя на панихиде и вспоминая бабу Валю, у меня совсем не было скорби. Я думала, что бабушка Валя именно встретилась с Господом. А то, что она любила Его и служила Ему всей своей жизнью, мы это знаем и отсюда такое спокойствие за нее.

Людмила Козлова